Факультет журналистики для меня – это волшебное место, где сплелись история, литература, медийная злоба дня, вечность, молодость и будущность. В 1981 году я принял приглашение Анатолия Георгиевича Бочарова и Галины Андреевны Белой вести на кафедре критики «Мастерскую критика». По совместительству я работал редактором в «Литературном обозрении». А потом, поработав несколько лет в Литературном институте, в «Общей газете», пришел в 1995 году преподавать на ту же кафедру по приглашению Николая Алексеевича Богомолова. Это уже был, так сказать, законный брак.

Свой профессиональный путь я выбирал, исходя из семейных традиций. Отец был историк, окончивший перед войной легендарный ИФЛИ (диплом, кстати, получивший в 1945 году в МГУ). Мой выбор пал не только на науку, но и на литературу. Я работаю на границе жанров, пишу научно-художественные книги. В юности тяготел к академизму, а с годами все больше погружался в литературность и медийность. Очень мне близко по духу стихотворение нашего патриарха Игоря Леонидовича Волгина «Не хочу я больше быть ученым». Иронично сказано и в то же время всерьез.

Моей первой и узкой темой была литературная пародия, начиная с доклада о пародиях на Пушкина на студенческой конференции 1969 года. В 1989 году вышла большая «Книга о пародии», на ее основе в 2019 году – журфаковская учебная брошюра. Полвека моему роману с пародией. Она стала для меня экспериментальной моделью для построения теоретико-литературной и критической концепции, способом выработки собственного стиля и собственной писательской философии.Я решил заниматься именно этой темой, потому что это весело. И универсально: пародия касается всего – и в искусстве, и в жизни.

А с искусством у меня практическое сотрудничество. Я сразу принялся сочинять роман, соединяющий все мои идеи, увидев в кельнском музее Людвига картину Пауля Клее «Hauptweg und Nebenwege». А оказавшись в Питере рядом с круглым домом архитектора Шарлеманя во дворе дома Петровых на набережной Фонтанки, сел на скамью и начал писать повесть «Типичный Петров».

Мой учитель в науке, в литературе и в искусстве соединения научности с литературностью – Юрий Николаевич Тынянов. Он ушел из жизни за четыре года до моего рождения, но Вениамин Александрович Каверин, его шурин, зять и последователь, был другом нашей литературной семьи. А у его жены Лидии Николаевны Тыняновой были такие же глаза, как у брата.
Они посвятили нас: мою жену - писательницу Ольгу Новикову и меня - в тыняновские ученики. «Будет беллетристика на теории. У нас наступает теоретическое время», – завещал Тынянов. Следуя этому завету, я написал «Роман с языком», выстраиваю по сей день свод своей эссеистики и филологической прозы.

Для меня неразрывно связаны наука и преподавательская деятельность, как письменная и устная речь. Если бы я не преподавал, не смог бы начать писать. А письменные труды дают новое содержание для педагогической работы. Человек восемь защитили диссертации под моим руководством на нашем факультете. Валерия Пустовая, помимо занятия критикой, дважды стала матерью и описала этот опыт в своей эссеистике. Василий Львов преподает в Нью-Йорке, переводит русскую поэзию, сам пишет стихи, соединяя русский с английским, а одно стихотворение сочинил на не существующем пока языке. Эти уж точно превзошли учителя.
Думаю, что разница между моим поколением и нынешним в том, что сейчас студенты более трезвы и деловиты. Они чего-то добьются – и для себя, и для общества.

Если говорить о самом большом моем открытии в науке – это гипотеза об эквивалентности личности писателя и его доминантного приема. «Прием мастера кажет» – есть такая пословица в собрании моего тезки Владимира Ивановича Даля. У большого мастера всегда имеется главный, фирменный прием, в котором отпечатывается его неповторимая личность. Скажем, главный прием Сергея Довлатова – автология, по-русски сказать: самословие.

Называл он вещи своими именами – это уже видно из названий книг: «Зона», «Компромисс», «Чемодан». И сам он был простой, понятный, крупный, как из единого куска высеченный. А у его соседа по Ленинграду и Нью-Йорку Иосифа Бродского главный прием – иронический перифраз, утонченное многословие. Сказанет что-нибудь вроде: «Конец прекрасной эпохи» – и в этом навсегда отпечатается его очень личная и горькая усмешка, применимая ко многим ситуациям. Осознаем прием – понимаем личность.

Эта концепция представлена в моей книге «Литературные медиаперсоны ХХ века» и сюжетно развернута в книгах о Пушкине, Блоке и Высоцком в серии «Жизнь замечательных людей». В будущем я хотел бы применить эту идею к другим личностям и художественным системам, описать точно и кратко главное в разных писателях.

Кстати, мое первое открытие в жизни я описал в своей фрагментарно-эссеистической книге. Там главный фрагмент называется (как и сама книга) – «День рождения мысли». Остается его процитировать: «Когда я начал думать? Физически этот миг ощущаю явственно, а вот датировать не могу. Самой первой в младенчестве была мысль обо всем на свете, о мысли как таковой. Она приходит и овладевает тобой. Надо просто отдаться. Роскошный соблазн – быть здесь и в то же время не здесь».

Я увидел и услышал Окуджаву, будучи студентом второго курса филфака. Пришел на встречу с поэтами в Комаудиторию. Тогда на ней висел номер 65, теперь висит табличка «232», и называется она у нас Большая академическая. Окуджаве задали острый вопрос о процессе Синявского и Даниэля, он спокойно ответил: «Я против уголовного суда над писателями». В той же аудитории выступил тогда и Анатолий Жигулин со стихами о Колыме. Особенно поразил рассказ о расправе над стукачом: «Промчались годы, словно выстрел... И в память тех далеких дней двенадцатая часть убийства лежит на совести моей».

Двадцать два года спустя довелось погулять с Булатом Шалвовичем по Парижу, путаясь между авеню Ош и авеню Фош. Я по-французски разумел чуть больше, и мы нашли верную дорогу в редакцию «Русской мысли». Жигулин, кстати, тоже участвовал в парижской встрече 1988 года. А на концерт Окуджавы в Центре Помпиду пришел Синявский с женой Марьей Васильевной. Это привело к тому, что я несколько своих эссе напечатал в их журнале «Синтаксис», а потом в Москве вышел первый в России двухтомник Синявского с моим предисловием.