Вся жизнь — театр?
Три героя, три истории, три судьбы глазами выпускников театральных вузов
Искусство отражать
О поступлении в театральные вузы и о театральном образовании в стране
Театральное образование в России имеет продолжительную историю. Начавшаяся с К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко, театральная педагогическая традиция активно развивается и в наши дни, порождая всё новые и новые формы. Классика, сформировавшаяся однажды в лице Мейерхольда, Вахтангова, Товстоногова, Эфроса, Комиссаржевской и других исполинов творческого дара, ныне глубоко переосмысливается.
«Искусство отражать», как выразился однажды о театре Станиславский, сейчас притягивает к себе внимание больше, чем когда-либо. Вчерашние школьники и студенты других вузов садятся за скамью театральных вузов. Однако едва ли половина из этих выпускников впоследствии выходит на большую сцену: «театры ведь не резиновые». И действительно, вопрос трудоустройства уже разбил вдребезги не одну детскую мечту.
Однако несмотря ни на что, судьба актера сейчас многим кажется завидной участью. Блеск софитов, нескончаемые овации, известность, богатство... Что это? Бутафория и шалость или то, за что приходится расплачиваться по-крупному? И так ли легко начать этот путь и идти по нему до конца?
Будем честны: многие, пусть даже самые скромные и «нетеатральные» личности, однажды соблазнялись этой мишурной красотой . Сейчас же кто-то непременно подумывает бросить всё и уйти учиться в театральный вуз, прежде чем прочно занять свою нишу в мире рукоплесканий, где каждое событие кажется легковесным, а каждая роль — роскошью. К счастью или к сожалению, немногие из этих вдохновлённых людей в действительности понимают, насколько это тяжёлый труд, в котором незамысловатое слово «игра» порой тождественно выражению «голодные игры».
Они бились за своё место в мастерской уже культовых актёров, они бросали всё ради возможности выйти на сцену, они не опускали руки даже тогда, когда самые близкие переставали верить, они — выпускники театральных вузов и ныне актёры. Три удивительных истории жизни или ещё проще: превращения простых людей в виртуозов и мастеров.
«Искусство отражать», как выразился однажды о театре Станиславский, сейчас притягивает к себе внимание больше, чем когда-либо. Вчерашние школьники и студенты других вузов садятся за скамью театральных вузов. Однако едва ли половина из этих выпускников впоследствии выходит на большую сцену: «театры ведь не резиновые». И действительно, вопрос трудоустройства уже разбил вдребезги не одну детскую мечту.
Однако несмотря ни на что, судьба актера сейчас многим кажется завидной участью. Блеск софитов, нескончаемые овации, известность, богатство... Что это? Бутафория и шалость или то, за что приходится расплачиваться по-крупному? И так ли легко начать этот путь и идти по нему до конца?
Будем честны: многие, пусть даже самые скромные и «нетеатральные» личности, однажды соблазнялись этой мишурной красотой . Сейчас же кто-то непременно подумывает бросить всё и уйти учиться в театральный вуз, прежде чем прочно занять свою нишу в мире рукоплесканий, где каждое событие кажется легковесным, а каждая роль — роскошью. К счастью или к сожалению, немногие из этих вдохновлённых людей в действительности понимают, насколько это тяжёлый труд, в котором незамысловатое слово «игра» порой тождественно выражению «голодные игры».
Они бились за своё место в мастерской уже культовых актёров, они бросали всё ради возможности выйти на сцену, они не опускали руки даже тогда, когда самые близкие переставали верить, они — выпускники театральных вузов и ныне актёры. Три удивительных истории жизни или ещё проще: превращения простых людей в виртуозов и мастеров.
ИНТЕРВЬЮ
To play or not to play?
О том, как через тернии дотянуться до звёзд
Амбарцум Кабанян
Родился в 1984 году в Гаграх. С ранних лет он мечтал о профессии парикмахера, в то время как другие дети, измеряя вселенную своими желаниями, хотели стать космонавтами, лётчиками, врачами. Парикмахером в итоге он все-таки стал, но судьба готовила ему другое поприще —актёрское.
Девятнадцатого мая в театре-мастерской Петра Фоменко состоится премьера одиннадцатого спектакля Амбарцума. За шесть лет профессиональной деятельности, признаётся он сам, это довольно много.
Девятнадцатого мая в театре-мастерской Петра Фоменко состоится премьера одиннадцатого спектакля Амбарцума. За шесть лет профессиональной деятельности, признаётся он сам, это довольно много.
Гагры — это море, солнце, пальмы, зелень круглый год. Вот там я и родился. Всё, что я сегодня помню о себе в тот период жизни, до семи лет, — стеснительного ребёнка, которому мало что разрешалось. Мне было комфортно в каком-то своём мире среди игрушек, красок, карандашей, и маме приходилось буквально выгонять меня на улицу. Если шёл дождь, то это было счастье: значит, никуда идти не нужно. Ты сидишь дома, и тебе прекрасно. Я сегодня хочу такой атмосферы: чтобы пошёл дождь и тебе никуда не нужно было идти.
Когда началась война в Абхазии, мы переехали в Сочи. Это был 1991 год. Там я закончил школу и пошёл на курсы парикмахера. Я работал шесть лет и считался хорошим мастером, клиентов было много. Стриг буквально с утра до ночи. В выходные люди приходили прямо ко мне домой, так что занят я был плотно, и времени ни на какие другие интересы у меня просто не было. Кино, книги — я не знал, что это такое.
Когда началась война в Абхазии, мы переехали в Сочи. Это был 1991 год. Там я закончил школу и пошёл на курсы парикмахера. Я работал шесть лет и считался хорошим мастером, клиентов было много. Стриг буквально с утра до ночи. В выходные люди приходили прямо ко мне домой, так что занят я был плотно, и времени ни на какие другие интересы у меня просто не было. Кино, книги — я не знал, что это такое.
Потом мне стало безумно скучно, захотелось чего-то нового, каких-то других эмоций, и я решил уехать в Москву. Мне хотелось к тем людям, которые в журналах, в светской хронике. Они казались мне вершиной.
А потом однажды мне сказали: «Тебе нужно в ГИТИС». О'кей, ГИТИС, так ГИТИС. И случилось так, что подруга пригласила меня на свадьбу в Москву, а это как раз был апрель, период поступления. В итоге я собираю все свои вещи, абсолютно все. Подруга, конечно, была в шоке, когда нас встречала: «Куда ты с таким количеством чемоданов, три дня свадьба!» О, нет, друг, я буду поступать! Я был абсолютно уверен в своём успехе. Я чётко понимал, что мне нужно, просто не знал, куда именно иду. Через три дня после свадьбы мне показали жёлтый домик под названием ГИТИС. Я сказал: «Отлично», — и запомнил, где он находится. Мне тогда было двадцать два, а для абитуриента это край.
А потом однажды мне сказали: «Тебе нужно в ГИТИС». О'кей, ГИТИС, так ГИТИС. И случилось так, что подруга пригласила меня на свадьбу в Москву, а это как раз был апрель, период поступления. В итоге я собираю все свои вещи, абсолютно все. Подруга, конечно, была в шоке, когда нас встречала: «Куда ты с таким количеством чемоданов, три дня свадьба!» О, нет, друг, я буду поступать! Я был абсолютно уверен в своём успехе. Я чётко понимал, что мне нужно, просто не знал, куда именно иду. Через три дня после свадьбы мне показали жёлтый домик под названием ГИТИС. Я сказал: «Отлично», — и запомнил, где он находится. Мне тогда было двадцать два, а для абитуриента это край.
Поступил я, в итоге, с первого раза, но это был, конечно, ад.
Помню, как я зашёл на проходную, а там стенд висит. Увидел: «Актёры, режиссёрский факультет». Ну, думаю, если я хочу стать актёром, то мне нужен актёрский факультет. Я даже слова «факультет» не знал. Я ничего не знал, у меня не было высшего образования. Записываю себе даты первых туров и ухожу. А напротив ГИТИСа — парикмахерская. На первых порах я планировал подрабатывать и кого-нибудь стричь, поэтому зашел узнать цены. Пришёл и так уверенно: «Я сейчас поступаю, а как только поступлю…» А администратор мне говорит: «У нас тут работает уборщицей девочка, тоже в ГИТИСЕ учится».
Это была Ольга Озоллапиня, выпускница Сергея Женовача, прекрасная актриса. Она говорит мне: «Привет, ну что, куда идешь?». Я говорю: «Вот сюда, на актёра» — «Ну, куда?» — «На актёра иду учиться». Она смотрит на меня: «Я понимаю, что на актёра, но куда?» .Она имела в виду мастерские. Я себе тогда записал какие-то имена. А она мне говорит: «Иди к Каменьковичу». Ну, хорошо. Каменькович, так Каменькович. Она спрашивает, готова ли у меня программа. Я: «Естественно! Стих, басня, проза, монолог!» - «Придёшь такого-то числа». И она мне назвала числа. Я пришёл домой, залез в интернет, чтобы посмотреть, как выглядит этот Каменькович, и он мне понравился. «Я иду к вам», — сказал я, увидев его фото.
Прихожу в назначенный день, программу всю выучил. Вокруг какие-то шестнадцатилетние дети. Я приоделся: чёрные брюки, белая рубашка, волосы длинные, а вокруг все грязные, с гитарами...
Прихожу в назначенный день, программу всю выучил. Вокруг какие-то шестнадцатилетние дети. Я приоделся: чёрные брюки, белая рубашка, волосы длинные, а вокруг все грязные, с гитарами...
Я вообще не понимал, почему они грязные такие были: ну, актёры, наверное. Когда завели первую десятку, у меня крыша поехала. Я был как в сказке: сижу и вообще ничего не понимаю. Господи! Ну прям как в телевизоре! А я до этого никогда не был в театре, даже не знал, что это такое.
Я сижу, смотрю, как ребята читают. Волнения не было никакого. Дошла очередь и до меня. «Ну, вставайте». Я представляюсь. Не успел даже строчку прочесть, как мне говорят: «Дальше».
Я думаю: ну, наверное, у меня всё отлично. Стих, басня… «Дальше». Проза… «Дальше». Потом песня. Упс! Я говорю: «Ой, я сейчас не готов, мне нужно подумать» — «Какой думать, пой! Здесь нельзя думать» — «Да мне в голову ничего не лезет, сейчас я подумаю». Ужас, как меня не выгнали вообще. Он меня посадил думать, пока остальных прослушивали.
Я сижу, смотрю, как ребята читают. Волнения не было никакого. Дошла очередь и до меня. «Ну, вставайте». Я представляюсь. Не успел даже строчку прочесть, как мне говорят: «Дальше».
Я думаю: ну, наверное, у меня всё отлично. Стих, басня… «Дальше». Проза… «Дальше». Потом песня. Упс! Я говорю: «Ой, я сейчас не готов, мне нужно подумать» — «Какой думать, пой! Здесь нельзя думать» — «Да мне в голову ничего не лезет, сейчас я подумаю». Ужас, как меня не выгнали вообще. Он меня посадил думать, пока остальных прослушивали.
Скромности у меня тогда не было, и я не знаю, откуда взялась та наглость, которую я впоследствии потерял
Через некоторое время Каменькович поворачивается ко мне и спрашивает: «Ну, ты придумал?». Я отвечаю: «Нет» — «Ты что, больной? Понимаешь, здесь так нельзя». Но меня пропустили дальше. У меня было ощущение — всё, успех! Я уже там, на последних страницах журнала, в светской хронике!
А потом приходит Оля Озоллапиня и говорит: «Ты же мне сказал, что у тебя всё подготовлено! Ты же ничего не знаешь» — «Как это не знаю? Мне просто не дали сказать, а так я всё знаю» — «Нет, тебя останавливали, потому что всё ужасно». В итоге она немножко со мной позанималась, научила меня. Впоследствии я стал крёстным её ребёнка. И когда она меня спросила: «Амбарцум, будешь крёстным?» Я такой: «Естественно! Ты же меня спасла»
А потом приходит Оля Озоллапиня и говорит: «Ты же мне сказал, что у тебя всё подготовлено! Ты же ничего не знаешь» — «Как это не знаю? Мне просто не дали сказать, а так я всё знаю» — «Нет, тебя останавливали, потому что всё ужасно». В итоге она немножко со мной позанималась, научила меня. Впоследствии я стал крёстным её ребёнка. И когда она меня спросила: «Амбарцум, будешь крёстным?» Я такой: «Естественно! Ты же меня спасла»
А спел я отвратительно. Я пел песню «Ехали на тройке с бубенцами» И причём я пел прям — эх! — со всем мастерством. Меня тут же остановили через пару строчек. Каменькович сказал: «Вы понимаете, что у вас кроме голоса и внешних данных ничего нет?» Я ему, как умный (в кавычках) человек, отвечаю: «А что ещё надо?». В итоге, на третьем туре меня скинули. Кому нужен необразованный человек? Что с ним делать? Пусть идёт работать. Но всё это я понимаю сегодня, а в тот момент я думал: «Эй, погодите, что случилось? Как так? Я крутой!»
Я остался, кричал о том, что мне надо поступить. Добрый Евгений Борисович пропустил меня дальше. Но надежд не было. Он говорил: «Дальше ты не пройдёшь». Потом было сочинение.
Я остался, кричал о том, что мне надо поступить. Добрый Евгений Борисович пропустил меня дальше. Но надежд не было. Он говорил: «Дальше ты не пройдёшь». Потом было сочинение.
Чтобы узнать результаты я позвонил в деканат. «Вы единственный, кто не прошёл. Забирайте документы». Упс! А мне документы не нужны. Позвонил Каменьковичу. В итоге меня взяли вольнослушателем. Я начал ходить в сентябре. А потом опять сочинение, и через месяц мне дают студенческий билет Российской Академии Театрального Искусства. Я постарел за этот период.
Так я стал студентом ГИТИСа. Учился на платном и никуда не перепоступал. Каменькович говорил: «Иди во МХАТ, иди в Щепку, Щуку, тебя возьмут!» — «Да мне никуда не нужно, я хочу к вам!» Я не понимал, почему меня направляют во МХАТ. Что это такое и зачем это нужно? Я хотел именно к этому человеку и даже ни в какие другие мастерские не ходил. Я вообще не понимал, почему дети бегают во МХАТ и куда-то ещё.
Так я стал студентом ГИТИСа. Учился на платном и никуда не перепоступал. Каменькович говорил: «Иди во МХАТ, иди в Щепку, Щуку, тебя возьмут!» — «Да мне никуда не нужно, я хочу к вам!» Я не понимал, почему меня направляют во МХАТ. Что это такое и зачем это нужно? Я хотел именно к этому человеку и даже ни в какие другие мастерские не ходил. Я вообще не понимал, почему дети бегают во МХАТ и куда-то ещё.
Каменькович меня заметил сразу и был единственным человеком, который хотел меня брать на курс. Все остальные твердили: «А что с ним делать?» После первого года он всё-таки сказал мне: «Амбарцум, может, ты уйдешь? Дело не идет». Но я не ушел. В конце второго курса мы делали спектакль «Вера и Велосипед», где глянцевый Амбарцум играл дурачка — и случился прорыв! Оказалось, что этот модный красавчик может быть и некрасивым. Всё наладилось и пошло-поехало. Когда случился прорыв, Каменькович сказал: «А я ж вам говорил! Он может!
На курсе я был достаточно востребованным актером, но сначала со мной никто не хотел работать, и я не понимал, почему. В итоге у меня было девять дипломных спектаклей. Все любимые. Это Стоппард "Изобретение любви", "На дне", который поставили Назаровы Геннадий Геннадьевич и Наталья Вадимовна. Там я играл Барона.
На курсе я был достаточно востребованным актером, но сначала со мной никто не хотел работать, и я не понимал, почему. В итоге у меня было девять дипломных спектаклей. Все любимые. Это Стоппард "Изобретение любви", "На дне", который поставили Назаровы Геннадий Геннадьевич и Наталья Вадимовна. Там я играл Барона.
Сам Каменькович делал с нами "Школу злословия" Шеридана. А ещё был замечательный спектакль "Жутко громко и запредельно близко". Потом, на четвёртом курсе, мы повезли его в Америку и показали «Калифорнийской школе искусств» («California College of the Arts») в Лос-Анжелесе.
Случился «чэндж» студентов: сначала мы поехали к ним, а потом они к нам. Мы повезли этот спектакль, сыграли его. Там же про эти башни-близнецы… Начался спектакль — и они тут же начали плакать. А мы стоим за кулисами: «Как играть? Они все плачут»
Потом американские студенты прилетели к нам, и совместно мы делали танцевальную постановку, которой руководил Глушков. Это был прекрасный опыт. Языка толком никто не знал, но при этом у меня было ощущение того, что я постоянно с ними болтаю.
Случился «чэндж» студентов: сначала мы поехали к ним, а потом они к нам. Мы повезли этот спектакль, сыграли его. Там же про эти башни-близнецы… Начался спектакль — и они тут же начали плакать. А мы стоим за кулисами: «Как играть? Они все плачут»
Потом американские студенты прилетели к нам, и совместно мы делали танцевальную постановку, которой руководил Глушков. Это был прекрасный опыт. Языка толком никто не знал, но при этом у меня было ощущение того, что я постоянно с ними болтаю.
Мне очень понравилась дисциплина американских студентов. У каждого свои права — и они их знают. Но есть и обязанности, которые нужно выполнять. Мы можем учиться хоть до двенадцати: с охранником договариваешься и работаешь дальше. Там такого нет. Если репетиция до девяти, то в девять ты уходишь. Но до этого времени они пашут, как проклятые. Потом педагог им говорит «sorry» — и уходит. Время закончилось, до свидания! Там студент никогда не сделает того, чего нельзя. У нас же сам залезет и сам всё сделает. Всё сам!
Я закончил учебу в 2011 году, когда в театры никого не брали. Это был кризисный год. Никто никому не нужен. Но я никуда в принципе и не хотел. Я никого не знал, кроме Евгения Борисовича и сразу ему сказал: «Я хочу быть с Вами». А куда идти, я вообще понятия не имел. Но на моё счастье Пётр Наумович Фоменко как раз видел спектакль "Жутко громко и запредельно близко". Я ему там понравился.
Когда близился выпуск, мы с Евгением Борисовичем снова ходили по театрам и, можно сказать, снова поступали. Я ходил к Джигарханяну. Меня прослушали. Все сказали: «До свидания». Никого из нас не взяли тогда. «Даже тебя?» — спрашивает Каменькович. Я отвечаю: «Даже меня» — «Как Джигарханян мог не взять Кабаняна?» — «Ну вот, — говорю я, — представьте себе».
Когда близился выпуск, мы с Евгением Борисовичем снова ходили по театрам и, можно сказать, снова поступали. Я ходил к Джигарханяну. Меня прослушали. Все сказали: «До свидания». Никого из нас не взяли тогда. «Даже тебя?» — спрашивает Каменькович. Я отвечаю: «Даже меня» — «Как Джигарханян мог не взять Кабаняна?» — «Ну вот, — говорю я, — представьте себе».
Случилось, что ребята-кудряши (студенты Олега Кудряшова) уже были в театре Петра Фоменко и делали спектакль «Русский человек на rendez-vous». Меня пригласили на одну из ролей. Вот так я стал стажёром, а через три года меня перевели в состав артистов.
Мой любимый спектакль — «Дар» по Набокову. Там я играю Александра Яковлевича Чернышевского. Люблю этого героя. Я нахожусь в прекрасном контакте со своим партнёром —Розой Шмуклер. Там мы играем любовь к родине, к сыну, к былому времени. Репетиционный период длился полгода. Было сложно выпускать спектакль, потому что когда я прочёл роман, то ничего не понял. Сидишь и думаешь: «Остановись, остановись, Набоков, миленький!» Я был безумно благодарен за то, что меня назначили на роль Чернышевского.
Мой любимый спектакль — «Дар» по Набокову. Там я играю Александра Яковлевича Чернышевского. Люблю этого героя. Я нахожусь в прекрасном контакте со своим партнёром —Розой Шмуклер. Там мы играем любовь к родине, к сыну, к былому времени. Репетиционный период длился полгода. Было сложно выпускать спектакль, потому что когда я прочёл роман, то ничего не понял. Сидишь и думаешь: «Остановись, остановись, Набоков, миленький!» Я был безумно благодарен за то, что меня назначили на роль Чернышевского.
“
Я бы не хотел говорить, что театр — это моя жизнь. Нет, это, слава Богу, не жизнь. Наверное, это воздух для того, чтобы жить. Нет, и даже не воздух. Это любовь. Если не будет любви, то что мне говорить со сцены?
Однако с Чернышевским изначально у меня ничего не получалось. Через некоторое время Евгений Борисович подходит ко мне и говорит: «Может, я ошибся, что поставил тебя на эту роль?». «Да нет, — говорил я, — я смогу, мне просто нужно время. Взрослый человек потерял ребёнка, живёт не у себя на родине, а в Германии. И вы хотите, чтобы я сразу встал и сыграл?». Предсмертный монолог Александра Яковлевича вообще был для меня самым сложным. В какой-то момент я даже сказал: «Давайте мы не будем репетировать это, иначе… Каждую репетицию умирать мне не хочется». Я не могу спокойно играть этот спектакль. У меня начинается набоковское настроение: я хожу хмурый и не могу это побороть.
В какой-то момент я даже сказал: «Давайте мы не будем репетировать это, иначе… Каждую репетицию умирать мне не хочется». Я не могу спокойно играть этот спектакль. У меня постоянно начинается набоковское настроение: я хожу хмурый и не могу это побороть. Начинается какая-то ностальгия
Я не знаю, истинен ли мой сегодняшний путь. Пока это просто путь. Десять лет моей жизни отдано искусству, театру. Я никогда не жалел об этом, потому что мне комфортно, я счастлив. Я люблю и профессию, и людей. Однако я продолжаю стричь и не даю себе скучать. Я даже в театре стригу и делаю прически к спектаклям.
Я не знаю, истинен ли мой сегодняшний путь. Пока это просто путь. Десять лет моей жизни отдано искусству, театру. Я никогда не жалел об этом, потому что мне комфортно, я счастлив. Я люблю и профессию, и людей. Однако я продолжаю стричь и не даю себе скучать. Я даже в театре стригу и делаю прически к спектаклям.
Когда я начал что-то понимать, начались страхи. Мне было всё в новинку. Я был поражён: полюбил читать. За ночь я читал по две-три пьесы Шекспира. На утро у меня просто всё перемешивалось. Шекспир прекрасен весь. Мне, конечно, безумно хотелось играть Ромео, мне хотелось любить. «Ну, пожалуйста, я хочу быть Ромео!» — «Амбарцум, ну какой из тебя Ромео, посмотри на себя, ты уже старый». И я был отцом Ромео.
Изначально родители думали, что я поеду в Москву, погуляю, потрачу все деньги и вернусь. В период поступления я сказал маме: «Не звони мне. Давай пока не будем разговаривать, потому что я буду ругаться. Лучше не надо». Когда меня взяли на курс, мама спросила: «Ты что, не приедешь?» Я говорю: «Нет, я заеду, а потом поеду учиться». Я учусь, а мама ждёт, плачет, переживает. Каждый день мы созванивались. Я выходил из метро, шёл до дома, и весь путь мы разговаривали по телефону. И как только я заходил домой: «Ну всё, ты дома? Пока». И так каждый день на протяжении года.
Через год я возвращаюсь. «И что, ты опять уедешь?» — «Ма, ну я же учусь, я студент». Но она не понимала, что я там делаю. Мол, надо же, у нас такая простая крестьянская семья, куда ты лезешь. Когда меня взяли в театр я позвонил маме. Такая пауза повисла. «Значит, ты больше не вернёшься?».
Через год я возвращаюсь. «И что, ты опять уедешь?» — «Ма, ну я же учусь, я студент». Но она не понимала, что я там делаю. Мол, надо же, у нас такая простая крестьянская семья, куда ты лезешь. Когда меня взяли в театр я позвонил маме. Такая пауза повисла. «Значит, ты больше не вернёшься?».
Она ведь ждала четыре года, думала: вот сейчас он получит свой диплом – и приедет. Но когда она сама приехала в Москву, посмотрела мой первый спектакль и познакомилась с Евгением Борисовичем — успокоилась. Она поняла, что это хорошие люди и что меня очень любят. Сейчас, когда я прилетаю домой, она говорит: «Уезжай в свою Москву, а то тебе здесь грустно».
Как-то на первом курсе меня пригласили на съёмку ню за небольшие деньги. А я студент, денег нет. И я не знал, что делать: раздеться — не раздеться… Я спрашивал у друзей. И в итоге решил позвонить маме: вот если мама скажет «да» — значит да, если «нет» — значит нет. Я-то думал, что она ответит: «Ты что, с ума сошёл? Кавказский мальчик, какой раздеваться!». Но тут она мне говорит: «Ну раз уж ты пошёл в эту профессию, то иди до конца». Но в итоге я всё равно не пошел. Скромность не пустила».
Как-то на первом курсе меня пригласили на съёмку ню за небольшие деньги. А я студент, денег нет. И я не знал, что делать: раздеться — не раздеться… Я спрашивал у друзей. И в итоге решил позвонить маме: вот если мама скажет «да» — значит да, если «нет» — значит нет. Я-то думал, что она ответит: «Ты что, с ума сошёл? Кавказский мальчик, какой раздеваться!». Но тут она мне говорит: «Ну раз уж ты пошёл в эту профессию, то иди до конца». Но в итоге я всё равно не пошел. Скромность не пустила».
Амбарцум Кабанян играет в спектаклях "Капитан Фракасс", "Последние свидания", "Сон в летнюю ночь", "Русский человек на rendez-vous", "Египетская марка", "Тополя", "Алиса в Зазеркалье", "Мамаша Кураж", "Дар", "Моряки и шлюхи" и "Гиганты горы"
Вероника Тимофеева
Девушка спешит на интервью прямо с репетиции. Сюда, в Камергерский переулок, на основную сцену МХТ им. Чехова, она приходит каждый день: работа такая. Вероника Тимофеева родилась в республике Саха-Якутия. В Удачном она провела свои детские годы. Название города, где прошло ее детство, далёким отголоском отзывается в судьбе Вероники, будто подсказывая, что удача всегда будет на её стороне, независимо от тех обстоятельств, в которых она окажется. С годами девушка научилась понимать: что не делается — всё к лучшему
«В Москву я переехала в возрасте девяти лет. Самое яркое воспоминание… Знаете, в детстве я училась летать. У меня был байковый халат, и я была уверена, что если я очень высоко подпрыгну с дивана и буду сильно размахивать полами халата, то всё-таки взлечу. Я могла тратить часы в надежде на то, что когда-нибудь смогу это сделать.
С четырёх лет я одна оставалась дома. Я не любила садик. Особенно из-за того, что там нужно спать: я просила маму забирать меня перед тихим часом и оставлять дома. Поскольку оба мои родителя работали, со мной никто быть не мог, но я как-то справлялась сама. Родители не боялись за меня.
По телевизору у нас было всего три канала тогда, и, оставаясь одна, я постоянно смотрела тот, где была только музыка и индийские фильмы. Тогда мне казалось, что именно так и надо жить. Сейчас, в прошествии лет я понимаю, что индийские фильмы касательно актерской игры — это самый настоящий «треш».
С четырёх лет я одна оставалась дома. Я не любила садик. Особенно из-за того, что там нужно спать: я просила маму забирать меня перед тихим часом и оставлять дома. Поскольку оба мои родителя работали, со мной никто быть не мог, но я как-то справлялась сама. Родители не боялись за меня.
По телевизору у нас было всего три канала тогда, и, оставаясь одна, я постоянно смотрела тот, где была только музыка и индийские фильмы. Тогда мне казалось, что именно так и надо жить. Сейчас, в прошествии лет я понимаю, что индийские фильмы касательно актерской игры — это самый настоящий «треш».
Однако в детстве всё это представлялось по-другому. Более того, родители меня всегда приучали к кино. Там, где я родилась и выросла, театра не было, как, например, в Москве: куда ни глянь – везде театр.
Я думала, что в кино умирают на самом деле! Идёт фильм про войну: героя застрелили и он, актёр, тоже умер – и всё. Я поистине восхищалась теми людьми, которые шли в эту профессию. Евгений Евстегнеев, Татьяна Пельцерн, Андрей Миронов, Юрий Никулин, Василий Лановой… Я им верила. Мне нравилось то, что я чувствую, смотря на их игру.
Сначала я хотела быть, если не актёром, то непременно учителем истории, а потом — стоматологом. У меня были проблемы с зубами в подростковом возрасте, так что я хотела стать стоматологом и отомстить врачам, но потом я узнала, что туда нужно сдавать химию и — э-э, нет! На самом деле это маме моей спасибо: она меня впервые повела в театральную студию.
Я думала, что в кино умирают на самом деле! Идёт фильм про войну: героя застрелили и он, актёр, тоже умер – и всё. Я поистине восхищалась теми людьми, которые шли в эту профессию. Евгений Евстегнеев, Татьяна Пельцерн, Андрей Миронов, Юрий Никулин, Василий Лановой… Я им верила. Мне нравилось то, что я чувствую, смотря на их игру.
Сначала я хотела быть, если не актёром, то непременно учителем истории, а потом — стоматологом. У меня были проблемы с зубами в подростковом возрасте, так что я хотела стать стоматологом и отомстить врачам, но потом я узнала, что туда нужно сдавать химию и — э-э, нет! На самом деле это маме моей спасибо: она меня впервые повела в театральную студию.
“
У меня ещё была такая детская вера, что если актёр умирает в кино, то он умирает и в жизни
Мне было двенадцать или тринадцать лет, когда по телевизору объявили набор в школу при «Ералаше». Мама случайно увидела этот рекламный ролик — мы тогда уже жили в Москве — и сказала: «Давай сходим!» Мне там так понравилось! Меня взяли, и я стала сниматься в короткометражках — и всё это благодаря моей маме. Она меня продвигала.
Потом я поступила в театральную школу Натальи Крачковской. Я её закончила, у нас был дипломный спектакль по Мольеру — "Мнимый больной". Я играла Антуанетту. С этого всё и началось: я поняла, что хочу стать актрисой.
Я была на подготовительных курсах в Щуке. Они не дают никакой гарантии того, что ты поступишь, но они помогают понять, что тебя ждет в процессе обучения. После десятого класса я решила пойти попробовать поступать в Щуку, чтобы знать, что на следующий год меня ждет.
Потом я поступила в театральную школу Натальи Крачковской. Я её закончила, у нас был дипломный спектакль по Мольеру — "Мнимый больной". Я играла Антуанетту. С этого всё и началось: я поняла, что хочу стать актрисой.
Я была на подготовительных курсах в Щуке. Они не дают никакой гарантии того, что ты поступишь, но они помогают понять, что тебя ждет в процессе обучения. После десятого класса я решила пойти попробовать поступать в Щуку, чтобы знать, что на следующий год меня ждет.
Курс тогда набирали Гуськов и Лобанов, и они сразу сказали: «Давай, мы берём эту девочку!» Они отправили меня на третий, заключительный, тур. Я прихожу на него, говорю, что мне пятнадцать лет, а они мне: «Вам нужно экстерном заканчивать. Мы не можем вас взять без аттестата».
Я пришла домой и посоветовалась с мамой. Мама сказала, что надо всё-таки нормально закончить школу. Я была уверена, что раз я так удачно проходила в этом году, то я непременно пройду и в следующем. Но я тогда ещё не знала, что другие мастера — это другие требования.
Я заканчиваю одиннадцать классов школы, пробую поступать — не поступаю. Не прохожу вообще. Нигде. ВГИК, ГИТИС, Щука, Щепка, МХАТ — нигде не берут. Но я ничем другим не хотела заниматься. Я говорю родителям о том, что собираюсь год работать и готовиться к поступлению.
Я пришла домой и посоветовалась с мамой. Мама сказала, что надо всё-таки нормально закончить школу. Я была уверена, что раз я так удачно проходила в этом году, то я непременно пройду и в следующем. Но я тогда ещё не знала, что другие мастера — это другие требования.
Я заканчиваю одиннадцать классов школы, пробую поступать — не поступаю. Не прохожу вообще. Нигде. ВГИК, ГИТИС, Щука, Щепка, МХАТ — нигде не берут. Но я ничем другим не хотела заниматься. Я говорю родителям о том, что собираюсь год работать и готовиться к поступлению.
“
Театральный научил меня никогда не сравнивать себя с другими: в этом можно просто закопаться
Я работала завучем по организационно-воспитательной работе в школе, которую я закончила. Мне приписали один год и взяли на должность. С детьми можно работать только с восемнадцати лет, а мне было тогда семнадцать. На следующий год я снова иду поступать: вроде как, мне казалось, я подготовилась.
Потом, когда я уже наконец поступила, я поняла, что значит по-настоящему подготовиться морально. У меня были неправильные представления по отношению к театральному вузу.
Потом, когда я уже наконец поступила, я поняла, что значит по-настоящему подготовиться морально. У меня были неправильные представления по отношению к театральному вузу.
Я пробую поступать — и опять не поступаю. Прихожу домой и говорю родителям: «Ну, я ещё буду готовиться». Папа хлопнул по столу кулаком и сказал: «Нет! Ты пойдёшь получать нормальную профессию». И я поступила на журфак в РГГУ. Каждый год после этого я снова шла в театральный. Я ходила и поступала. И вот, в 2011 году я заканчиваю журфак, защищаю диплом, сдаю госы, получаю красный диплом — и в этот же год я поступаю к Каменьковичу в ГИТИС. Я даже не была на вручении диплома. Видно, так должно было быть. И я абсолютно не жалею, что так случилось.
Отец желал для меня «нормального» образования. Он абсолютно не театральный человек, он не понимает всей этой кухни. К примеру, если ты столяр, ты можешь потрогать стол, который ты смастерил. А что может актёр? Моему отцу было трудно постичь то эфемерное, что делает человек на сцене. Он хотел, чтобы я была хирургом, переводчиком, дипломатом, журналистом... Словом, хотел того, что давало бы мне какую-то почву под ногами.
Мама поддерживала меня всегда и во всём. Даже тогда, когда уже никто не верил, что я поступлю (шёл восьмой год моего поступления), мама мне аккуратненько и тихонечко сказала: «Вероничка, может, всё-таки уже ладно? Может, уже не надо?» Я отвечала: «Мам, нет. Давай сейчас мы не будем с тобой об этом разговаривать. В общем, закрыли тему». Это было всего один раз, на восьмой год. Каждый раз она видела, как я плачу и переживаю из-за того, что не прошла.
Поступление — вопрос случая. Сергей Иванович Земцов, декан школы-студии МХТ, куда я тоже год ходила на подкурсы, сказал: «Звёзды должны сойтись так». И действительно, всё должно совпасть: настроение поступающего, настроение экзаменационной комиссии, настроение мастера. Я это по-настоящему почувствовала, когда пришла к Каменьковичу в ГИТИС. Этокак искра: ты видишь человека и понимаешь, что именно этому человеку ты хочешь вверить себя, ты хочешь идти за ним, что вот это — Мастер.
Поступление — вопрос случая. Сергей Иванович Земцов, декан школы-студии МХТ, куда я тоже год ходила на подкурсы, сказал: «Звёзды должны сойтись так». И действительно, всё должно совпасть: настроение поступающего, настроение экзаменационной комиссии, настроение мастера. Я это по-настоящему почувствовала, когда пришла к Каменьковичу в ГИТИС. Этокак искра: ты видишь человека и понимаешь, что именно этому человеку ты хочешь вверить себя, ты хочешь идти за ним, что вот это — Мастер.
После первого тура (9 июня) Евгений Борисович мне говорит: «Поступай на режиссера» — «В смысле? Я не хочу на режиссёра, я хочу на актёра» — «Нет. Делай мне экспликацию». А у меня защита диплома 10 июня в РГГУ. «На второй тур ты придёшь ко мне со сделанной экспликацией по Горькому "Дети"» "Дети" — маленькая пьеса, одноактная. А я сделала экспликацию по "Детям Солнца", а там, по-моему, четыре акта. Я просто в какой-то прострации защищаю диплом.
Ночью, с 10 на 11 июня я пишу экспликацию, прихожу на следующий день на второй тур рассказываю её, находясь в каком-то сомнамбулистическом состоянии. После он говорит мне: «Ну, ладно. Всё понятно. Ничего вы нам нового не сказали. Но я всё равно хочу, чтобы вы поступали на режиссуру. Вам просто надо в этом немного повариться. Но педагоги мои уверяют, что вам нужно идти в актрисы. А если вы и туда, и туда поступите, что будете делать, куда пойдёте?» — «В актёры». «Да что ж такое! Вы не понимаете…»
Ночью, с 10 на 11 июня я пишу экспликацию, прихожу на следующий день на второй тур рассказываю её, находясь в каком-то сомнамбулистическом состоянии. После он говорит мне: «Ну, ладно. Всё понятно. Ничего вы нам нового не сказали. Но я всё равно хочу, чтобы вы поступали на режиссуру. Вам просто надо в этом немного повариться. Но педагоги мои уверяют, что вам нужно идти в актрисы. А если вы и туда, и туда поступите, что будете делать, куда пойдёте?» — «В актёры». «Да что ж такое! Вы не понимаете…»
“
Театральный вуз научил меня не останавливаться. Не останавливаться в работе над ролью и над замыслами. Но при этом нужно всегда давать себе время на отдых, потому что если у скрипача инструмент — скрипка, у художника – кисти, то у актера есть он, его тело и его голос. Есть только «Я» — и это «Я» нужно беречь.
В итоге я поступила с одним произведением. Это «Попрыгунья» Чехова. На каждом туре я выходила на сцену и начинала: «Антон Павлович Чехов "Попрыгунья"…» Почему-то они все падали и начинали хохотать. Чего вы смеётесь — думаю — между прочим, серьёзные вещи говорю. У меня программа была очень большая: Борис Лавренёв, Даниил Хармс, "Анна Каренина… Из стихотворений и Фет, и Тютчев, и Ахматова, и Цветаева, и Полозкова. Я накопила кучу произведений, а в итоге поступила с одним. Каждый тур я читала его, и Евгений Борисович мне говорил: «Всё, садись!»
Учеба в театральном научила меня никогда не сравнивать себя с другими, критично относиться к себе и всегда волноваться. Наш педагог Геннадий Геннадьевич Назаров говорил: «Если вы перестали волноваться — уходите из профессии».
Учеба в театральном научила меня никогда не сравнивать себя с другими, критично относиться к себе и всегда волноваться. Наш педагог Геннадий Геннадьевич Назаров говорил: «Если вы перестали волноваться — уходите из профессии».
В конце второго курса Дмитрий Анатольевич Крымов пригласил меня в театр ШДИ на роль Ольги Прозоровой в "Трёх сёстрах". Его звонок я никогда не забуду. Мне, студентке второго курса, звонит сын Эфроса и говорит: «Вероника, я хочу, чтобы вы играли у меня Ольгу». Я обалдела. Это был мой первый профессиональный спектакль в жизни. Настоящий, не учебный! Крымов, Дмитрий Анатольевич Крымов меня позвал! Да это же с ума можно сойти!
Там были настоящие зрители. Не мамы, папы и друзья, которые обычно приходят на показы в театральный, а люди, которые купили билеты. В вузе мой первый дипломный спектакль был «Вишнёвый сад». Я играла Раневскую. Тогда я поняла: кажется, я актриса. В 2013 году, когда горел режфак ГИТИСА, мы полгода учились в мастерской Петра Фоменко. Это было безумно круто.
Там были настоящие зрители. Не мамы, папы и друзья, которые обычно приходят на показы в театральный, а люди, которые купили билеты. В вузе мой первый дипломный спектакль был «Вишнёвый сад». Я играла Раневскую. Тогда я поняла: кажется, я актриса. В 2013 году, когда горел режфак ГИТИСА, мы полгода учились в мастерской Петра Фоменко. Это было безумно круто.
Вероника поступила в ГИТИС в 23 года. Многие считают, что этот возраст — особенно для девушек — находится за чертой "допустимого" для поступления в театральный вуз.
После выпуска поступить в театр совсем нелегко, это очень трудно, тем более попасть в тот театр, куда не устраивают просмотры, например, во МХАТ. Так получилось, что мне повезло. Опять же, так звёзды сошлись. Олег Игоревич Глушков, наш педагог по танцу, с каждым выпускным курсом ставит танцевальный драматический спектакль. Однажды он приходит к нам и говорит: «Во МХТе ищут парня на главную роль. Девчонок не будут смотреть. Только парней».
Мы с девчонками, конечно, расстроились. Но отрывки, которые собирались показывать наши ребята, были парные с девчонками. В любом случае мы туда пойдём и будем им помогать.
Мы пошли и в итоге взяли меня и ещё одного мальчика с нашего курса, не моего партнёра — другого. Нас смотрела Ольга Семёновна Хенкина и Константин Богомолов. Они сказали: «Давайте, ребят, сделайте вдвоем отрывок».
Мы с девчонками, конечно, расстроились. Но отрывки, которые собирались показывать наши ребята, были парные с девчонками. В любом случае мы туда пойдём и будем им помогать.
Мы пошли и в итоге взяли меня и ещё одного мальчика с нашего курса, не моего партнёра — другого. Нас смотрела Ольга Семёновна Хенкина и Константин Богомолов. Они сказали: «Давайте, ребят, сделайте вдвоем отрывок».
Мы, Саша Кузнецов и я, сделали Аркадину и Тригорина. Очень смешно получилось. Тёма Соколов не был в первом показе, но ему сказали: «Пусть он тоже с вами покажется». Мы показались — и нас троих взяли.
Когда мы шли в МХТ на второй просмотр, мы шли молча, не разговаривая. Можно было просто топор вешать рядом с нами, и он бы висел, потому что напряжение было колоссальное. Но когда мы вышли оттуда втроем… Нас взяли в театр, да ещё в какой театр! Это главный театр страны. МХТ им. Чехова: все знают. Я как будто парила над землёй. Это то ощущение, которое я хотела испытать тогда, когда прыгала с этим халатом в детстве. И вот тогда я по-настоящему взлетела.
Я поступила в 23. Всё зависит от мастера. Если он хочет набирать шестнадцатилетних — то набирает шестнадцатилетних. Если хочет набирать постарше – то набирает постарше.
Когда мы шли в МХТ на второй просмотр, мы шли молча, не разговаривая. Можно было просто топор вешать рядом с нами, и он бы висел, потому что напряжение было колоссальное. Но когда мы вышли оттуда втроем… Нас взяли в театр, да ещё в какой театр! Это главный театр страны. МХТ им. Чехова: все знают. Я как будто парила над землёй. Это то ощущение, которое я хотела испытать тогда, когда прыгала с этим халатом в детстве. И вот тогда я по-настоящему взлетела.
Я поступила в 23. Всё зависит от мастера. Если он хочет набирать шестнадцатилетних — то набирает шестнадцатилетних. Если хочет набирать постарше – то набирает постарше.
Если мастер хочет беспрекословного раболепства, если он хочет, чтобы дети — а в пятнадцать и шестнадцать это ещё дети — смотрели ему в рот и делали всё, что он им скажет, то это одно. А есть другие мастера, которые хотят, чтобы к ним приходили уже сформировавшиеся личности со своим багажом и своими воззрениями и принципами. Мастер себе набирает друзей. Это просто чуйка — видишь человека и понимаешь: я хочу с ним дружить, мне интересно, я хочу с ним общаться, мне хочется узнать о нём что-то, мне хочется с ним чем-то делиться – а с другим не хочется.
У нас был взрослый курс. Почти всем было уже за двадцать и только трое поступили сразу после школы. Было тяжело: мастер-то себе друзей набрал, но мы-то друг друга в друзья себе не выбирали. Часто начинались конфликты мировоззрений.
Но это нормально. Из конфликта высекается истина. В театральном люди открывают душу. Чтобы что-то сыграть, нужно открыться режиссёру, мастеру, партнёрам по сцене. Открываться другим нелегко — а то плюнут туда ещё. И плюют».
Но это нормально. Из конфликта высекается истина. В театральном люди открывают душу. Чтобы что-то сыграть, нужно открыться режиссёру, мастеру, партнёрам по сцене. Открываться другим нелегко — а то плюнут туда ещё. И плюют».
Вероника Тимофеева играет в спектаклях "Бунтари", "Мастер и Маргарита", "С любимыми не расставайтесь", "Старосветский помещики", "Северный ветер" «Гордость и предубеждение» (МХТ им. Чехова); "Три сестры", "Поздняя любовь" (ШДИ)
Сергей Котюх
В «Современнике» уже погасили свет. Репетиции на сегодня окончены. Бесконечные коридоры, лестницы, комнаты. По уверенной походке Сергея сразу понятно, что в этих стенах он чувствует себя как дома. Параллельно он здоровается с сотрудниками театра, которые улыбаются ему в ответ. За окном почти середина мая — и падает снег, но здесь, во Дворце на Яузе, этих природных катаклизмов как будто не замечают. Есть только работа над ролью и череда превращений: произведения в спектакль, человека в актера.
«Я родился на Дальнем Востоке. Первое время мы жили на Алтае, потом перебрались в Воронеж, потом в Москву, в Петербург и снова в Москву. Помотало чуть-чуть по стране. Юность и зрелость я провел в Воронеже. Там я закончил юридический факультет университета.
В драматический театр я попал достаточно поздно, в десятом классе, и только тогда этим заболел по-настоящему. До этого в пятом классе играл в школе на елках. Одна из моих первых ролей — роль клоуна Бима или Бома, я не помню точно.
В драматический театр я попал достаточно поздно, в десятом классе, и только тогда этим заболел по-настоящему. До этого в пятом классе играл в школе на елках. Одна из моих первых ролей — роль клоуна Бима или Бома, я не помню точно.
Помню, к нам пришли люди, которые набирали выступающих, и спросили: «Кто хочет?» А мне так не хотелось сидеть на русском языке. И мы с другом пошли.
Я любил Никулина, Папанова, Миронова. В детстве пытался петь "Остров невезения". Наверное, гениальные советские актеры, повлияли на меня. Хотя, знаете, еще я восхищался Чаплиным. Черно-белая картинка скучна для детей, но мне понравились его усы и шляпа. Хотя кто такой Чарли Чаплин я по-настоящему узнал в более позднем возрасте, тогда я вообще не думал быть артистом.
Я любил Никулина, Папанова, Миронова. В детстве пытался петь "Остров невезения". Наверное, гениальные советские актеры, повлияли на меня. Хотя, знаете, еще я восхищался Чаплиным. Черно-белая картинка скучна для детей, но мне понравились его усы и шляпа. Хотя кто такой Чарли Чаплин я по-настоящему узнал в более позднем возрасте, тогда я вообще не думал быть артистом.
Мне казалось, что я такой талантливый и безумно гениальный. Думал, что если я приеду, то меня просто с руками оторвут. Поэтому я поступал только во МХАТ и только к Серебренникову. Я видел его фильмы, и мне казалось, что этот человек достойный и у него можно чему-то поучиться.
Я закончил юрфак ВГУ, а потом поступил в Щуку. Поступление в театральный... Очевидно, это была мечта. Мне всегда нравилось играть, быть на сцене университета. На юрфаке я занимался самодеятельностью: мы делали концерты, писали тексты. У меня там была какая-то творческая жизнь. И была мечта, которая, как мне казалось, недостижима. Я не верил. Моя семья не имеет никакого отношения к искусству. Я первый и пока единственный актер в семье. С моим выбором родные смирились. Когда я поступал первый раз — а я поступал дважды — в 2008 году, еще будучи студентом юрфака, я имел довольно слабое представление о том, что такое театральный вуз и что нужно сделать для того, чтобы поступить. Мне казалось, что я такой талантливый и безумно гениальный. Думал, что если я приеду, то меня просто с руками оторвут. Поэтому я поступал только во МХАТ, только к Серебренникову. Я видел его в фильмах и мне казалось, что этот человек достойный и у него можно чему-то поучиться. МХАТ казался мне самым лучшим институтом. В другие я даже не ходил. Настолько была сильна во мне уверенность в собственных силах. Я верил в свою звезду. Но, естественно, я не поступил.
Мой первый порыв родители не поддержали. Мне говорили: «Зачем тебе это нужно? У тебя уже есть профессия, по крайней мере будет, когда ты доучишься. У тебя есть голова на плечах. Артисты — непонятно что за люди, непонятно, чем они живут и как они зарабатывают. Они пьют. Водятся с женщинами».
У них были обывательские представления, но все, что я сказал, отчасти правда. Уже в более сознательном возрасте университет я закончил. Почти год я прожил в Петербурге. Там я понял, что только мысли о театре заставляют мое сердце биться чаще. Я думал, что только так я могу не помереть со скуки.
У них были обывательские представления, но все, что я сказал, отчасти правда. Уже в более сознательном возрасте университет я закончил. Почти год я прожил в Петербурге. Там я понял, что только мысли о театре заставляют мое сердце биться чаще. Я думал, что только так я могу не помереть со скуки.
В Щуке я попал к Александру Антольевичу Коручекову. К тому моменту мы были первым курсом, которым ему дали руководить. До того, как я поступил, я не знал, кто это такой. Он не так известен, потому что не любит выставляться, однако он ставит спектакли в театре Вахтангова. Это очень талантливый и интересный человек. Я ему безумно благодарен. Он — мастер, и он меня взял, несмотря на мои дефекты речи.
Когда я поступал, в комиссии сидел мой друг. Вы знаете, при друзьях, при родственниках, при людях, которых ты знаешь, выступать гораздо сложнее. Я настолько зажался, что меня слили с прослушки.
Когда я поступал, в комиссии сидел мой друг. Вы знаете, при друзьях, при родственниках, при людях, которых ты знаешь, выступать гораздо сложнее. Я настолько зажался, что меня слили с прослушки.
"Коручи" на литературных чтениях
Сергей Котюх внизу слева
Сергей Котюх внизу слева
Потом сказал себе: «Все, больше не пойду». Я был гордый, но и я всегда мечтал о МХАТе. Пришел я в Щуку. Думал, для проформы отчитаюсь быстренько, и уйду. У меня было такое выражение лица, будто мне совершенно все равно. Сидит комиссия, позади — девушка симпатичная. Думаю: вот ей и буду читать, она хорошая. Это была Света Первушина, актриса театра на Малой Бронной. Она у меня преподавала. И я ей читал свою программу.
Но читал с таким отношением, будто я уже поступил. Не давил меня груз ответственности совершенно. Меня позвали и сказали: «Здравствуйте, Сергей. Вам двадцать два года, уже совсем взрослый. Чего глазки-то строите?» — «Так я не вам, я девушке строю».
Но читал с таким отношением, будто я уже поступил. Не давил меня груз ответственности совершенно. Меня позвали и сказали: «Здравствуйте, Сергей. Вам двадцать два года, уже совсем взрослый. Чего глазки-то строите?» — «Так я не вам, я девушке строю».
Это оказался мой мастер, который сказал: «Ну ладно, читайте и учите Овидия. Вы проходите дальше». Это был третий тур. Нам дали учить «Метаморфозы», хотя я больше люблю «Науку любви».
Помимо Щуки я поступал еще во МХАТ. А обязательным условием поступления туда было наличие современной поэзии и прозы в программе. Басни я никогда не любил. Но так надо, выучил и басню. Из прозы у меня был Булгаков «Собачье сердце», самое начало. Я прямо выл. И дальше монолог пса. Еще был Михаил Шишкин, роман «Венерин волос». Это был тот эпизод, где герой и героиня сидят и косточками от вишни пуляются в памятник солдату.
Помимо Щуки я поступал еще во МХАТ. А обязательным условием поступления туда было наличие современной поэзии и прозы в программе. Басни я никогда не любил. Но так надо, выучил и басню. Из прозы у меня был Булгаков «Собачье сердце», самое начало. Я прямо выл. И дальше монолог пса. Еще был Михаил Шишкин, роман «Венерин волос». Это был тот эпизод, где герой и героиня сидят и косточками от вишни пуляются в памятник солдату.
“
Наша профессия такая, что никогда не знаешь, какое влияние на тебя окажет тот или иной человек
Когда был конкурс, Коручеков подходит ко мне и говорит: «Серёг, ты лучше Шишкина не читай. Владимир Абрамович Этуш... Он же фронтовик, может неправильно понять. Проза замечательная, но лучше не надо».
В двадцать два года я сильно картавил. Это было сильно заметно. Если ты картавишь, то при поступлении в театральный, шансов у тебя практически нет. Мне пришлось поработать над этим. Спасибо моему мастеру, который поверил в меня, сказал: «Ничего, Сереж, у тебя есть полгода. Если ты не справишься — тебя отчислят». Пришлось исправляться. Никто не верил.
В двадцать два года я сильно картавил. Это было сильно заметно. Если ты картавишь, то при поступлении в театральный, шансов у тебя практически нет. Мне пришлось поработать над этим. Спасибо моему мастеру, который поверил в меня, сказал: «Ничего, Сереж, у тебя есть полгода. Если ты не справишься — тебя отчислят». Пришлось исправляться. Никто не верил.
В Щуке смеялись. Все люди разные: кто-то шпыняет по-доброму, кто-то по-злому. Но в основном, конечно, по-доброму. Это был забавный период в жизни. Я занимался каждый день по два часа в туалете общежития. Конечно, сначала были насмешки. А потом просто привыкли.
Когда я начал вставлять звук в речь, то она стала очень медленная. Иногда у меня западал звук, иногда получался не тот, который нужен, и я начинал все сначала. Когда я отвечал на каких-то теоретических дисциплинах, то это вызывало гул. Но я говорил: «Нет, вы терпите, потому что мне это надо, и я это сделаю».
Когда я начал вставлять звук в речь, то она стала очень медленная. Иногда у меня западал звук, иногда получался не тот, который нужен, и я начинал все сначала. Когда я отвечал на каких-то теоретических дисциплинах, то это вызывало гул. Но я говорил: «Нет, вы терпите, потому что мне это надо, и я это сделаю».
“
Мне когда-то думалось, что когда ты актер, ты можешь прожить сотню жизней. Так и есть. Ты можешь натянуть на себя психологию того человека, которого ты играешь и пройти с ним отрезок пути. Он мимо тебя не пройдет, он в тебя какие-то семена да пустит. Если ты качественно работаешь над ролью, она в тебя входит так же, как и ты в нее.
Сложно сказать, чему меня научила учеба в театральном. Были свои перипетии в отношениях с институтом. По глупости я переносил некоторые юрфаковские лекала на щукинский институт. Мне казалось, что если я буду все делать правильно и качественно, много трудиться и работать, то из меня получится актер. Потом я вдруг понял, что по-настоящему важно хорошо играть.
В Щуке дается определенная база, прививается определенный вкус. Говорят, что актерами не становятся в театральных вузах. Это невозможно. Я видел, как на моих глазах ребята-трудяги обскакивали на четвертом курсе тех людей, которые были гораздо талантливее. Я видел, как одаренные люди буквально закапывали свой талант в землю и исчезали.
В Щуке дается определенная база, прививается определенный вкус. Говорят, что актерами не становятся в театральных вузах. Это невозможно. Я видел, как на моих глазах ребята-трудяги обскакивали на четвертом курсе тех людей, которые были гораздо талантливее. Я видел, как одаренные люди буквально закапывали свой талант в землю и исчезали.
Велик процент работы над собой и над материалом. Если ты качественно работаешь над ролью, она в тебя входит так же, как и ты в нее. Все мои роли оставили на мне какой-то след. Соответственно, когда тебе шестьдесят и ты сыграл пятьсот ролей, у тебя немножко другой взгляд на мир, как мне кажется.
Когда ты работаешь над ролью, ты не ломаешься, а впитываешь и ищешь что-то в себе. Мне редко давали играть хороших и добрых героев, все чаще злодеев. Так вот я могу сказать про злодеев. Очень важно оправдать своего персонажа: и ты ищешь его мотивы, то, что движет им. Почему он вдруг стал таким? Может, его не любили? А может, любили недостаточно? А может, он любил? Но недостаточно?
Когда ты работаешь над ролью, ты не ломаешься, а впитываешь и ищешь что-то в себе. Мне редко давали играть хороших и добрых героев, все чаще злодеев. Так вот я могу сказать про злодеев. Очень важно оправдать своего персонажа: и ты ищешь его мотивы, то, что движет им. Почему он вдруг стал таким? Может, его не любили? А может, любили недостаточно? А может, он любил? Но недостаточно?
Язык Шекспира сейчас воспринимается очень тяжело. И люди в зале с трудом понимают его. Высокий штиль — это совсем не то, что хотят слышать. Я часто сталкивался с тем, что когда ты со сцены произносишь какую-то мысль, то чувствуешь, как у зрителей мозги кипят, начинают скрипеть шестеренки. Они хотят с тобой идти, но не могут.
Я играю Генриха IV Болингброка в спектакле "Генрих IV". «О, сколько подданных моих беднейших спокойно спят сейчас! — О сон, о милый сон! Хранитель наш, чем я тебя вспугнул, Что ты не хочешь мне смежить ресницы...» —длинная мысль. Это сложно выполнить технически.
На этом всем нужно еще умудряться что-то играть. Надо показать человека, у которого руки по локоть в крови, который умирает и на смертном одре зовет сына. Сын непутевый и все то, ради чего пролиты реки крови, полетит в тартарары, если сын не наследник. В зале есть эта тема – тема отцов и детей.
На этом всем нужно еще умудряться что-то играть. Надо показать человека, у которого руки по локоть в крови, который умирает и на смертном одре зовет сына. Сын непутевый и все то, ради чего пролиты реки крови, полетит в тартарары, если сын не наследник. В зале есть эта тема – тема отцов и детей.
Я не могу сказать, что у меня получается это все играть хорошо. Шекспир — это такие роли, такие персонажи, высота которых колоссальна, это то, к чему можно только тянуться. Я думаю, что если мне повезет и я буду играть эту роль еще лет двадцать, то, может быть, тогда я что-нибудь там пойму — и то не до конца.
Я думаю о том, что я преподношу, но я предпочитаю об этом думать до выхода на сцену, потому что на сцене ты думаешь о действии, о партнере. Я чувствую внимание зрителя. Я смотрю на него, и вижу, со мной он или нет.
Я думаю о том, что я преподношу, но я предпочитаю об этом думать до выхода на сцену, потому что на сцене ты думаешь о действии, о партнере. Я чувствую внимание зрителя. Я смотрю на него, и вижу, со мной он или нет.
“
Всякое бывает: декорация упала, ботинки жмут, напился ты вчера, девушка тебя бросила — это все части нашей жизни. Но что бы ни случилось, в семь часов пошел занавес, и ты будь добр, выходи. Плачь, умирай, страдай, люби. Всем все равно, случилась ли у тебя беда, радость ли большая, нет ли у тебя настроения, болит ли голова...
Мне было лет тринадцать или четырнадцать, когда я смотрел по телевизору фильм «Доктор Живаго» с Чулпан Хаматовой. Если у меня и была подростковая бескорыстная любовь, то это была она. Я был безумно влюблен. И вот я пришел на сбор труппы. Я знал, что она здесь играет, но одно дело знать, а другое дело — увидеть. Когда я увидел ее — у меня сперло дыхание. Возможно ли это? Я смотрю на нее и думаю: вот это да, ну, Котюх, бывает же такое. Похожу к ней говорю: «Здравствуйте, Чулпан Наилевна» – «Чулпан, просто Чулпан». Как я ее любил! Как я смотрел в экран, когда шел «Доктор Живаго»! Часто актеры не подозревают, как они могут свои творчеством повлиять на зрителя. Как Чулпан на меня когда-то.
Трудоустройство после выпуска — это бич. Актеров много, а играть им негде. Театры переполнены. Это тема боли, горя очень многих ребят. У меня с курса устроилось в театры пять человек из двадцати девяти. Остальные — кто куда, но не в театр. Я сам обзванивал театры. Порядка ста штук. В «Современник» не планировалось никакого показа.
Трудоустройство после выпуска — это бич. Актеров много, а играть им негде. Театры переполнены. Это тема боли, горя очень многих ребят. У меня с курса устроилось в театры пять человек из двадцати девяти. Остальные — кто куда, но не в театр. Я сам обзванивал театры. Порядка ста штук. В «Современник» не планировалось никакого показа.
Так получилось, что Евгения Борисовна Кузнецова пришла к нам на спектакль «Бедность не порок» и сказала Галине Борисовне, что спектакль ей приглянулся. Она сказала, что неплохо было бы посмотреть в Щуке ребят.
Все собрались. Галина Борисовна Волчек сказала, что будут смотреть только тех, кто участвовал в спектакле. Остальные были уже в гриме, в костюмах, но они даже не смогли показаться.
Меня заметили, и я воспринимаю это не иначе, как чудо. Я играл минутки две, и Галина Борисовна сказала: «Все, достаточно. Это, кажется, наш. Вы куда-нибудь еще показывались?», — я говорю: «Нет» — «А хотите у нас играть?» — «Да» — «Оля, запишите его телефон».
Когда я уже отчаивался поступить в театр и думал поехать в провинцию, меня взяли в «Современник». Я вышел и ничего не понял. Я находился в шоке, но, как известно, "именно в минуты отчаяния и начинает дуть попутный ветер".
Все собрались. Галина Борисовна Волчек сказала, что будут смотреть только тех, кто участвовал в спектакле. Остальные были уже в гриме, в костюмах, но они даже не смогли показаться.
Меня заметили, и я воспринимаю это не иначе, как чудо. Я играл минутки две, и Галина Борисовна сказала: «Все, достаточно. Это, кажется, наш. Вы куда-нибудь еще показывались?», — я говорю: «Нет» — «А хотите у нас играть?» — «Да» — «Оля, запишите его телефон».
Когда я уже отчаивался поступить в театр и думал поехать в провинцию, меня взяли в «Современник». Я вышел и ничего не понял. Я находился в шоке, но, как известно, "именно в минуты отчаяния и начинает дуть попутный ветер".
Сергей Котюх играет в спектаклях "Бедность не порок", "Островский", "Питер Пен", "Генрих IV", "Три товарища"
Над проектом работали:
Юлия Сорокина
Интервью
Ангелина Верведа
Текст
Асима Рзазаде
Макет проекта
Настя Илюшина
Макет проекта
